среда, 13 февраля 2013 г.

КОЛЧАКОВЦЫ. Воспоминания и дневники моего отца Москвина Ивана Уваровича.


Железная печь топилась жарко, отдавая горячее дыхание и запах печеной картошки. Около печи толпились мы - я, Тоня, Игнат, наши двоюродные братишки и сестренки, жившие по соседству. Игнат и другая Тоня - двоюродная сестра - резали картошку ломтиками и раскладывали на печи - с боков и сверху. Как зарумянится ломтик, мы его снимали и ели. Какое это было удовольствие! Какой вкус! Я до сих пор ощущаю его, и с удовольствием покушал бы ту картошку теперь.

Тоня-большая (двоюродная сестра) и Тоня-маленькая (это моя родная сестра) не столько ели сами, сколько кормили этой картошкой маленьких Павлика и Паню. Взрослые не вмешивались в наше занятие, руководствуясь принципом "чем бы дети ни занимались, лишь бы были сыты". Так ежедневно мы съедали по ведру картофеля на семерых.

Однажды, наевшись, мы занимались кто чем. Я сидел у окна и делал из лучинок крестики (так мне тогда казалось, а на самом деле эти крестики выходили у меня подобными конвертам, ныне применяемым в строительном деле).

Все были увлечены своим и не обратили внимания, как по улице возле нашего дома галопом проскакали несколько вооруженных всадников. Вдруг окно, где я сидел, потемнело. Я бросил взгляд в темноту и увидел: у самой стены остановился солдат, и что-то чертил на ней. Он был в серой шинели, перепоясанной ремнями, такой же серой папахе, с оружием на спине. Его рыжая лошадь уперлась мордой в окно, как бы намереваясь тут и войти в дом.

Мне показалось, что меня хотят схватить. Испугавшись, я с криком бросился под кровать, на которой сидели, прижавшись друг к другу, Тоня с Павликом. Забрался на полку, где мать хранила белье, и затих.

Что там происходило, я не видел, только слышал, как в комнату быстро вошла мама, крикнула на ребят, чтобы сейчас же шли домой, что-то взяла и выбежала во двор. Отца мы не видели уже несколько дней. Мама нам говорила, что он уехал в Новосибирск, на базар, и задержится там долго.
Игнат сел к окну и восклицал:
- Во! Смотри, Тоня! Какую корягу везут лошадями! А солдат-то сколько!

Я прислушивался к восхищениям моего старшего брата. Брало любопытство, а вылезть из своего временного укрытия не решался. Слышу - зашла мама, позвала Игната и о чем-то пошепталась с ним. Игнат оделся и ушел.

Посидев еще немножечко в своем укрытии, я потихоньку вылез и стал пробираться к окну. Сначала смотрел в окно издали, затем подошел ближе и, стоя за простенком, стал наблюдать за движением солдат по дороге. Наконец, осмелев, я сел на подоконник и стал смотреть уже открыто. Ко мне подошла Тоня с Павликом на руках. Солдаты двигались без всякого строя. Картина периодически сменялась подводами или упряжками лошадей, которые волокли эти коряги (пушки).

От группы идущих отделились три солдата и направились к воротам нашего двора. Мы с Тоней быстро отскочили от окна и сели на кровать, забившись в угол. Скрипнули ворота. Зло, с приступом залаял наш пес Верный, привязанный на цепи и бегавший от амбара к дому по проволоке. Некоторое время было слышно только лай собаки с какой-то хрипотцой, потом раздался выстрел, послышался собачий визг, и все стихло.

Ужас не покидал нас, а еще больше разгорелся в наших детских душах после предсмертного визга Верного. В дверь постучали, она открылась, в дом вошли солдаты, о чем-то громко между собой разговаривая.
- Нет, у тебя, Аким, жалости! Зачем застрелил собаку? Что она, порвала бы тебя? Большевиков боишься - это правильно, а собаку боишься зря. Собака - не большевик, в плен бы тебя не взяла. Зря тебе ружье в руки дали, не так ты его применяешь.
- Эй, хозяин, - послышался голос, и открылась дверь в нашу комнату.
Вошел высокий, с черными усами и такой же черной бородой, солдат. Мы заплакали. Солдат сел на лавку, заговорил.
- Чаво голосите? Я ведь человек, - и начал нам показывать какую-то игрушку. Позже я узнал, что эта игрушка называлась патроном.
В комнату вошел еще один солдат, молодой, похожий на нашего дядю Васю. Я даже обрадовался, но как только он заговорил, меня опять охватил страх.
Переговорив что-то между собой, они вышли на кухню как раз в тот момент, когда в дом вошла мама. Ругаясь и плача, начала она наступать на солдат.
- Зачем убили собаку, ироды? Что она, вас съела бы? Ходите по дворам, как бандиты бесстыжие! Есть же у вас, наверное, жены, матери, дети! Подумать бы о них прежде, чем пугать наших детей!
Солдаты молчали, только один какой-то покрикивал изредка: хватит, мол, нас исповедовать! Жить будем у вас, помиримся.

Стояли эти солдаты у нас недолго. Вечером вдруг засобирались и быстро ушли. На дороге видна была скученная спешка.
Тот солдат, который говорил маме "помиримся", зашел к нам утром рано с обмороженными пальцами рук. Стал умолять маму, чтобы она его спрятала и переодела. Пришел он без ружья, сбросил шинель и стал обрезать погоны.
Мы, видимо, спали плохо с перепугу и, когда солдат зашел в избу, проснулись, окружили маму и молча смотрели на солдата.
- Что у тебя с руками?
- Наверное, обморозил, - ответил солдат.
Мама засуетилась, достала чашечку с гусиным салом, подала ему.
- Мажь руки, - а сама взяла у солдата шинель, стала отпарывать погоны.
Немного обогревшись, он засобирался уходить. Мама достала из печки чугунок с картошкой, наложила ему, сказала:
- Ешь!
Солдат с жадностью набросился на еду, а когда наелся, спросил:
- Можно взять с собой?
Мама достала еще несколько картофелин, положила перед ним. Посмотрев на него, спросила:
- Куда же идешь?
- Мне тут недалеко, в Дергоусово. У меня родня, - ответил он, - а вот до ночи мне надо где-то пересидеть.
Мама позвала Игната:
- Отведи в свою нору.
Игнат любил делать в соломе норы, где иногда прятался во время игры. Брат оделся, сказал:
- Идем, - и они ушли.



  
l

Комментариев нет:

Отправить комментарий