МОЯ ДЕРЕВНЯ И МЫ. Воспоминания и дневники моего отца МОСКВИНА Ивана Уваровича.

Деревня наша Вассино возникла в девятнадцатом столетии, когда было отменено крепостное право в России.

Мой дед Константин Иванович Москвин вместе с бабушкой Ольгой Тарасовной прибыли в эти места молодыми. Деревни, как таковой, не было. Стояло всего три небольших домика на берегу речки Изылы, и обитали в них вдова Васса с тремя сыновьями. Двое уже были женаты и жили отдельно от матери, а третий парубковал, годы его были уже в той поре. Облюбовав место для застройки жилья на крутом берегу речки Курундус, дедушка с бабушкой принялись за дело. Лес был тут же, транспорт не требовался. С помощью сыновей Вассы к осени они построили себе домик.

Васса дала им маленькую телочку-однолетку с тем, чтобы они весной будущего года помогли старожилам раскорчевать лес под пашню. Леса в ту пору были таежные, глухие, и земли под посев зерновых и картофеля не было.

Год за годом деревня росла. Сначала - в Междуречьи, а затем домики стали появляться по другую сторону - в Заречье. Приходили и селились люди из центральной части России - в одиночку и группами. Васса всех, как могла, пригревала, чем могла - помогала. Ее сыновья со временем стали мастерами плотничного дела - люди по весне отрабатывали им за их труд.

Так Васса стала как бы головой зарождающейся деревни, а когда умерла, собрался народ и впервые назвал свое поселение именем ее - Вассино, в честь этой доброй и умной основательницы деревни. Произошло это в 1870 году.

К нашему появлению на свет деревня уже не умещалась между реками. Много было построено домов как за той, так и за другой рекой. Более четырехсот домов стояло здесь уже в 1920 году. Еще до моего рождения в деревне были выстроены красивая церковь, церковно-приходская школа, волостная управа. Около церкви каждый понедельник собирался базар.

С приходом советской власти, особенно в период новой экономической политики, Вассино гремело в округе свои базаром, гостеприимством жителей, большими конными состязаниями, весельем, песнями. Сколько собиралось людей на конные скачки, особенно проходившие зимой, просто трудно себе представить! Бывало, мы в своей утлой одежонке обмораживались, а уходить со скачек не хотели.

В тринадцать лет я впервые был посажен дядей Фаном на вершни его скакуна Бурки (правда, до этого я много ездил верхом на других лошадях и крепко гонял галопом). До меня седоком на Бурке был Гришка, мой двоюродный брат, но с возрастом он стал для этого небольшого скакуна тяжеловат. Вот дядя и решил сменить седока. Задолго до понедельника я каждый день делал пробежку галопом на Бурке по два-три километра, и всегда его подкармливал, чтобы приучить к себе.

Феофан Константинович Москвин  (дядя Фан), 20-е гг.XX в. 

Когда наступал понедельник мы с дядей и Буркой прибывали к месту скачек. Дядя надевал на меня красную ленту через плечо, я садился на Бурку и спокойно разминал его по дороге на деревню Кудрино. Сговорившись с хозяином другого скакуна о состязании между нами на определенное расстояние: три, пять или восемь километров, мой отец ставил нас на старте и по счету три отпускал поводья. Лошади, почуяв свободу, с места брали в галоп. Дядя Фан мне всегда говорил:

- Не вырывайся вперед, ложись на хвост сопернику, дави его, сохраняй силу Бурки, - что я и делал. А когда до финиша оставалось метров пятьсот-шестьсот, я давал волю своему коню, подбадривая плеткой. Бурка выскакивал вперед и шел с максимальной скоростью, оставляя соперника позади. Мы редко проигрывали - только тогда, когда забег шел на малом расстоянии.

В период НЭПа деревня как-то быстро разделилась на богатых и бедных, на мастеровых, охотников, промысловиков, на купцов и барышников. Пошло сильное деление на классы.

В 1928 году нам с Санькой было уже по четырнадцать лет. Мы выросли, окрепли и на зиму нанялись в батраки. Санька, как я уже говорил, ушел за речку к Звереву, а я - к Кукарцеву.

В зиму нам редко приходилось встречаться, было очень много работы. Меня обычно поднимали в четыре-пять утра. Запрягал две пары лошадей в сани и ехал в поле за сеном - за шесть-семь километров от деревни. Сено нужно было привезти до обеда. У хозяина было много скота. Того, что я привозил, хватало только на сутки. Кроме того, к вечернему кормлению нужно было накрошить солому на соломорезке, замешать с отрубями, раздать скоту и всех напоить. Поили скот на речной проруби, а прорубь-то надо было освободить ото льда и сделать подход.

Навоз из стаек я не убирал, этим делом занималась женщина, которая доила коров. Она же перерабатывала молоко на сепараторе, убирала помещения и обихаживала маленьких телят.

В мои обязанности входило один раз в неделю - как правило, в понедельник - вывозить навоз на пашню и складывать в кучу. Поле хозяина было в шести километрах от села, на обратном пути я грузил мякину или солому. Вот так целый день - с раннего утра до позднего вечера - я находился в работе. Поработав так до Рождества, я заявил хозяину, что ухожу. Он удивился моему внезапному заявлению, да еще в середине зимы, посадил меня напротив и спрашивает:

- Что же ты собрался уходить? Аль обижает кто тебя?

- Надоело редьку с квасом есть, пойду к тому, кто лучше кормит, - ответил я.

- Как редьку с квасом? - спрашивает.

- А так! Ем я всегда один, и всегда редьку.

Он вдруг резко встал и быстро ушел в кухню, где была его жена тетка Дуня. Что там они говорили, я не знаю, только через некоторое время он нашел меня в конюшне и сказал:

- Живи, Ванюшка, будем работать вместе, и обедать - за одним столом.

После этого я стал лучше питаться: мясо, хлеб, сливки были для меня вдоволь. За кормами ездили вместе с хозяином. Но работы у меня было невпроворот. А тетка Дуня смотрела на меня, как на злейшего врага.

У Саньки жизнь была, пожалуй, еще труднее. Его хозяин имел большое хозяйство. Сам был всегда под хмельком, очень груб и, чуть что не так, давал подзатыльник всем членам семьи без разбора. Доставалось и Саньке.

Ко всем неприятностям, заболела мать моего друга и не могла работать. Хозяин потребовал, чтобы они освободили баню, в которой жили. Положение у тетки Ани и Иры, Санькиной сестры, было просто пиковое. Санька терпел подзатыльники хозяина, работал до устали, чтоб хоть чем-то помочь матери и сестре. Я не мог оставить их, иногда прибегал к Василию Куприяновичу поработать за тетю Аню - лишь бы хозяин до весны не выгнал их из бани.

Весной 1927 года Санька нашел квартиру - не без моего участия. Их пустили во флигель к соседу моего дяди Фана, Романову Дмитрию Ивановичу. Но вскоре в нашей деревне начали создавать коммуну им. Буденного, семья Саньки вступила в нее, и уехали они на выселки вместе с коммунарами.

Я стал просить брата Игната, чтобы и он вступил в коммуну. Ему в ту пору было уже около двадцати лет, а мне шел пятнадцатый. В апреле наше желание исполнилось, и мы покинули отца.

река Курундус

Наш пятистенник стоял на левом, крутом берегу реки Курундус. Когда-то эта небольшая речка была бурной, а в весенний паводок настолько свирепствовала, что сносила мосты, заливала луга и низко стоящие огороды сельчан. Курундус гудел в створе моста, рокотал так, что ночью страшно было в доме. Низкий правый берег не умещал в русле весенние воды, которые разливались широким морем по лугам - вплоть до Цыганской Согоры, а когда вода спадала, на лугах громоздились огромные глыбы льда, которые лежали там до июня. Я захватил свирепость и полноводие Курундуса, и каждый год наблюдал, как он озорно хохочет, пенясь.

Когда проходит половодье, Курундус становится тихим, лишь слышно мелодичное журчание на перекатах. Русло реки сильно извилисто, и на поворотах образовываются омуты, небольшие по площади, но глубокие, с обилием рыбы - от пескаря до щуки, налима и окуня.

    К началу

Предыдущая глава   Следующая глава